Афганистан: смерть и в бою, и на сценеАфганистан: смерть и в бою, и на сцене
- Родительская категория: Новости
- Категория: Общество
- 4726
-
20 Фев 2014
15 февраля исполнилось 25 лет со дня вывода советских войск из Афганистана. Это была война без фронтов и без сводок. До сих пор о ней известно немного. О тех документах, которые являются свидетелями той войны и теперь хранятся в Центральном государственном архиве РК, рассказал заместитель директора архива Николай Кропивницкий.
О подземельях и душманах
— О вводе советских войск народ был, конечно, информирован, — рассказывает Николай Петрович. — Но говорили, что солдаты просто выполняют интернациональный долг, что войска введены для защиты афганского народа. А потом наступило молчание — как в средствах массовой информации, так и со стороны партийных руководителей. Многие граждане верили в то, что наши солдаты помогают угнетенному афганскому народу, а наши солдаты просто ждут того времени, когда прекратятся все распри, верили, что скоро они вернутся домой. Но потом в Союз стали возвращаться… гробы, стал печально известен термин «груз 200». Люди узнали, что уже идет война.
Наши архивисты решили попытаться собрать и сохранить сведения об афганской войне. Предполагали связаться с военкоматами или непосредственно с солдатами, которые вернулись. Но выход на военкоматы нам ничего не дал. Решили путем личных контактов. Кто—то приходил обозленный, кто—то не хотел разговаривать, кто—то был душевно надломлен. И в принципе, никто ничего не привозил с собой, на границе очень тщательно проверяли, а письма не содержали какой—то особой информации. Это были просто письма со службы: «Привет! Как у вас дела? У меня все хорошо, чего и вам желаю».
Тем не менее мы продолжали работу. И в 1989 году к нам поступили документы двух воинов—интернационалистов — Айтжана Айдашева и Масхуда Бакирова. Айтжан Айдашев сам передал нашему архиву свои фотографии, ряд газетных вырезок и в том числе — свои записные книжки. В них содержатся интереснейшие сведения, которые, может, и в официальных источниках не найдешь. Конечно, он записывал это все для себя, отрывочно. Но становится ясно, что в одном кишлаке разные улицы контролировали разные банды. Можно понять, как жили наши солдаты. Сколько кишлаков контролировалось моджахедами (душманами), а сколько — народной властью совместно с шурави, с советскими властями. Есть сведения о дезертирстве, расположения подземелий, так называемых кирязов — ходов.
Вот некоторые тексты из этих записных книжек: «Дорога к фабрике опасна. За 1361 год убито 27 человек».
«7 кишлаков. Установлена (пародия) советская власть, и то в прилегающих к городу».
«Школа не работает. Проходит религиозный курс у муллы».
«В саду Хитматуллех где—то в середине сада — подземелье, на 3 человека».
«Есть вторая дорога, но этим маршрутом не ходят. Кладбище заминировано».
«В доме Гулям Саки подземелье. Карим прячется у него».
«Касым сын Хайдара. В саду подземелье под миндалевыми деревьями».
«Жалобы: нет утюга, забрали, настольной лампы. Сгущенку выдают — 2 банки вместо трех, икры не видят. В чай сахара засыпают на пачку меньше, хотя людей увеличилось».
«Нательное белье не меняют, дают со вшами. Только сегодня дали новое и на постель тоже».
«Деньгами с б—на не снабжают».
«До скорой встречи, ваш сын…»
— Переписку с сыном сохранила, а потом передала в архив мать Масхуда Бакирова, низкий ей за это поклон. Когда начинаешь читать их, то поначалу видно, что это обычные письма обычного рядового Советской армии. Потом в одном из писем он пишет, мол, уезжаю в командировку, сюда больше не пишите. Cнова идут рядовые письма, а после них — намеки. Парень служил в воздушно—десантном батальоне, и их бросали на самые опасные участки. Он пишет: «Днем здесь страшная жара, а ночью холодно». Такие перепады бывают, как правило, в горах. И пишет, что живут в палатке. А, как правило, солдаты жили в казармах в армии. Потом намеки все прозрачнее и прозрачнее — «если можешь, вышли мне лезвия (для бритья. — Прим. авт.), но только «Ленинград». Здесь их невозможно купить». Потом: «Вышли мне конверты, их тут невозможно купить». А что—что, но конверты тогда уже не были дефицитом! Значит, он находился в зоне боевых действий. Потом Масхуд заболевает и попадает в госпиталь в Ташкенте. Одна из самых распространенных болезней афганских воинов — гепатит, причина этому — плохая вода, антисанитарные условия и прочее. В Ташкент к нему приезжали родственники, навещали. И после этого письма становятся все более откровенными. Он стал писать на письмах «Кабул» или «Гардез», в зависимости от того, откуда отправлял. Начинают встречаться ранее не упоминавшиеся названия, но термин «командировка» все еще сохраняется. Иногда он пишет: «меня не будет, мы уходим на операцию», «нас перевели в Гардез, мы будем сопровождать колонны». В одном из писем он сообщает, что скоро дембель, он ждет — не дождется встречи с родственниками. В операциях он уже не участвовал, в боевых действия — тоже. А потом вдруг опять — «уезжаю в командировку». И это было его последнее письмо…
Вот отрывки из писем Масхуда домой:
«… Ну что написать о себе. Чувствую себя хорошо. Мне повезло, что у меня легкая форма. А то некоторые у нас в палате лежат под капельницами».
«Гардез. 12.03. Приехал в часть 11 марта. Сейчас у нас здесь стоит настоящая зима. Снега по колено и холодно очень. Но скоро здесь будет тепло. 8 марта я встретил в Кабуле».
«Мама, вы не волнуйтесь, если от меня долго не будет писем, значит, сейчас я нахожусь в командировке».
«Гардез. 19. 03. 83. Завтра в Афганистане тоже праздник, то есть у них наступает новый 1361 год. Так что я сейчас живу на шесть столетий ниже вас».
«20 сентября. 1982. В данный момент я нахожусь в другом подразделении, то есть меня перевели в другой батальон вместе с бронетранспортером, который стоит в 100 км от нашей части. Сколько я здесь буду находиться, пока не знаю, может быть до самого дембеля. Наша задача здесь — сопровождать колонны в Кабул и назад. За рулем находимся по несколько часов, да и дорога очень тяжелая, везде горы и перевалы. Живем в бараках, это конечно лучше, чем в палатках. Сейчас потихоньку обживаюсь на новом месте. Погода по сравнению с Гардезом здесь намного теплей, потому что мы находимся в низине».
«Кабул. 26. Х. 82. Письма отправляю вам через Кабул. Здесь я пробуду довольно долго, так как я буду делать ремонт машины в ремонтном батальоне. Город сам по себе мне понравился, правда, живут здесь одни торгаши. Купил себе джинсы RUS—POP, только не знаю, как их переправить, но что—нибудь придумаю. Погода здесь стоит очень холодная. Очень часто идет дождь и дует ветер. Вот такие дела».
«Кабул. 2.XII. 82. Сегодня с утра поехали сопровождать колонну в Кабул. Короче говоря, весь день своего рождения я провел за рулем. Сейчас 18.00, скоро с ребятами пойдем отмечать мой день рождения. Они мне подарили советские часы «Полет» с будильником. Погода очень холодная, дует ветер и часто идет снег. Мы пробудем здесь 4—5 дней…».
«Вот и настал наш дембельский год, осталось совсем немного — 82 дня до приказа. Думаю, что время пролетит незаметно, и в скором будущем я буду вместе с вами…».
«До моего приказа осталось 57 дней. Потихоньку начинаю собираться домой. Командир роты дал нам «дембельскую работу», то есть до нашего отъезда построить ротную баню. Отсюда, думаю, нас отпустят не раньше июня. Будут держать до тех пор, пока нам не приедет замена. Вещи, которые я отправил с одним парнем, не ждите, так как он не смог провести их через границу».
«Отправить нас обещают в конце июня, так что ждите меня где—то в начале июля. Конечно, очень обидно, но ничего не поделаешь, придется ждать, когда приедет наша замена. Погода здесь очень жаркая. В основном мы сейчас здесь ничем не занимаемся. Только знаем, что спим и отдыхаем. На операции и выезды мы уже не ездим. Короче говоря, скукота здесь ужасная, даже почитать нечего. Недавно по телевизору показывали передачу «Моя Алма—Ата». Как посмотрел ее, так сразу же тоска на меня напала… До скорой встречи, ваш сын».
Домой он не вернулся. Ему было 20 лет...
— Фонд воинов—интернационалистов невелик, — говорит Николай Кропивницкий. — Практически этими документами он и исчерпывается. Видимо, какие—то были тогда установки — ничего не сохранять. Но теперь, когда прошло 25 лет, наш архив будет рад принять от афганцев и участников боевых действий, выполнявших интернациональный долг в Анголе, Вьетнаме и ряде других стран, любые документы. Мы обещаем бережно хранить эти уникальные свидетельства тех лет.
С песней —
по Афганистану
Участниками афганской войны являются и музыканты из группы «Дос—Мукасан». 24 марта 1983 года вышел приказ: «В соответствии с планом культурного обслуживания советских войск, находящихся за границей, командировать в г. Ташкент с последующим выездом в ДРА (Демократическая Республика Афганистан. — Прим. авт.) артистическую группу Казахконцерта в следующем составе: М. Кусаинов, Б. Джумагулов, А. Меирбеков, А. Джанкушуков, А. Темирбаев, М. Сарыбаев, Б. Айдарханов, С. Бабаев, З. Тельбаева, А. Тажибаева, С. Мандипов».
— Когда нам сказали, что мы едем в Афганистан, конечно, особого восторга у нас это не вызвало, — поделился воспоминаниями Мурат Кусаинов, композитор, заслуженный деятель РК и руководитель ансамбля «Дос—Мукасан». — Но что делать, приказ шел из Москвы. Надо было поддержать дух наших солдат. Ездили и российские артисты — Кобзон, Лещенко, кажется, «Самоцветы», «Пламя». Мы были в самых горячих точках. Сейчас пишут разные вещи об этой войне. И вроде как она была не нужна. Но думаю, она была нужна. Потому что это был южный край нашей страны, и оттуда могла прийти любая угроза. Беда наша в том, что мы думали, что быстро
завоюем эту страну, установим порядок, и эта страна будет нас защищать. Это и войной—то не называли, говорили — интернациональная помощь. А потом оказалось, что это была гражданская война. А мы — как интервенты. «Дос—Мукасан» где только не был — и в Америке, и на БАМе, и тут выбор пал опять на нас. Пока были в Алма—Ате, страшно не было. В Ташкенте, откуда мы вылетали в Кабул, нас посадили в грузовой самолет ИЛ—86, а там — полно оружия и цинковые гробы, у нас глаза вылезли на лоб. Полтора часа мы летели молча. В Кабуле нас встретили бронетранспортеры, танки — торжественная была встреча. И за безопасность нашу серьезно беспокоились. Нам выделили два военных вертолета. В одном — наша аппаратура и стрелки. Он поднимался первым, и сверху смотрел, безопасно ли. Только тогда поднимался второй вертолет с нами.
Мы жили в пригороде Кабула, где располагалась войсковая часть. Спали на солдатских койках и питались солдатским пайком, особых привилегий не было. Но относились к нам очень хорошо, а после концертов просто боготворили. Я видел молодых солдат, вооруженных до зубов, уже с орденами и медалями. 18—20—летние, они нам в сыновья годились. Они обнимались с нами, просили сфотографироваться, радовались нашему приезду. Мы выступали в казармах, клубах, столовых, которые быстро готовили для выступлений.
Однажды мы прилетаем в один населенный пункт, не помню названия, там командиром был Кошкин, которого очень уважали. Прилетели и там застряли. Сначала погода помешала, потом обстрел. Мы пробыли там три дня, выступали по несколько раз в день. Кто—то смотрел выступление и уходил на операцию, кто—то только вернулся с задания. А потом Кошкин нас повел на полигон и дал пострелять из всех видов оружия. В каждом мужчине живет боевой дух. И мы были рады этому. Когда настрелялись вдоволь, он выдал нам «грамоту» — за отличную стрельбу. Помню, днем идем, и как будто жучки какие—то пролетают, такой свист над головой. Спросили у солдат, что это, а они отвечают: «Да не бойтесь, это снайперы стреляют по вас!» А Кошкин смеется: «Не бойтесь, пулю, которая на вас летит, вы не услышите!» Потом нам рассказали, что снайперы стремятся «снять» кого—то из гражданских, которые приезжают из Союза, чтобы моральный дух надломить.
В некоторых частях мы бывали всего по два часа. В любой момент могла начаться война. Как самым дорогим гостям командиры частей накрывали нам дастархан и выкладывали НЗ — икру, водку. Там были солдаты всех национальностей. Я как—то спросил: «Как казахстанцы воюют?» Мне ответили: «Лучше всех!» Многие ребята, с которыми мы встречались, не вернулись… Ты сегодня сидишь с человеком, разговариваешь, а на следующий день тебе говорят, что он погиб. А те, кто вернулись, приезжали домой, звонили, находили меня и говорили, мол, мы встречались!
Нам часто дарили оружие. Я через какое—то время стал замечать: у одного музыканта — кинжал, у другого — пистолет. А поскольку я был руководитель группы, то у руководства спросил, что с этим делать. Мне посоветовали не отказываться от подарков, чтобы не обижать воинов, а перед возвращением просто все сдать в штаб. Когда мы уже возвращались домой и прилетели в Ташкент, мы удивились мирной картине: была весна, цветы, целующиеся парочки, ни одного вооруженного… А мы привыкли чуть что пригибаться и озираться по сторонам. И только тогда мы поняли, откуда мы выбрались, что же нам удалось пережить! Это незабываемое чувство. В Алма—Ате нас встречали плачущие от радости жены, родители...
— Люди рассказывали, что душманы могли ночью прокрасться к казармам и вырезать отделение или роту солдат, — добавляет другой участник «Дос—Мукасана» Акжол Меирбеков. — А я в казарме лежал у двери. Как говорится в фильме, «я не трус, но я боюсь!». У меня уже были жена, дети, а тут приехал на 20 дней, и вдруг тебя зарежут! И наш покойный Бахытжан Жумадилов, шутник же был, говорит: «Акжооол! Надень ведро на голову!» И я подумал, подумал, да и надел под одеялом!
Помню, как—то прилетели в Гардез. Мы выступали и в афганской армии. Она вроде считалась дружественной Союзу и помогала нам. Но когда наступала ночь, эти «воины» переодевались и переходили на сторону душманов и по нам же стреляли. То есть ехать к ним было небезопасно. И вот сцена, а с двух сторон — два солдата с автоматами, направленными на зрителей. Оказывается, до нас какого—то артиста застрелили на сцене — прямо в лоб попали!
Мы выступили и приметили, что у них там есть лавочки, в них что хочешь можно купить: жвачки, кока—колу, часы электронные… А в город выходили по несколько человек. Когда заходили в магазин, двое солдат с автоматами оставались снаружи, остальные заходили внутрь. И Бахытжан Жумадилов мне тайком от Мурата говорит, мол, несколько солдат в город идут, давай мы с ними посмотрим, что там есть? Я согласился. Он романтик, рискованный, ну и я тоже. Поехали. Заходим в дукен, а там — афганец в чалме. Мы говорим: «Ассалам алейкум!» — казахи все—таки, знаем. Он отвечает: «Алейкум ассалам! Шурави? «Советские?», мол. Бахытжан — «Йес, йес, шурави! Мьюзик!» Ну и афганец кивнул, мол, выбирайте, что купить. Бахытжан сразу себе выбрал батник, тогда модный был такой — «джозеф» называется. А я решил что—нибудь детишкам купить — одежды, игрушек, жвачки. Мы набрали пакет и быстренько выскочили. В любую минуту мог кто—нибудь выскочить из—за угла и прикончить. Но мы благополучно вернулись в часть. Мурат только двадцать лет спустя узнал об этой самоволке!
А был еще такой случай. Мы где—то выступали и вдруг слышим взрыв и крики. Оказывается, группа солдат вернулась с операции, кто—то вытряхивал вещмешок, и взорвалась граната. Несколько человек убило. А ведь они только что невредимыми с задания вернулись… Вообще романтики в войне мало. Помню, когда мы у Кошкина застряли, там такой обстрел начался. И мы каждый день даем концерты. Я Кошкину говорю: «Товарищ полковник, вы понимаете, в других городах нас ждут. Вы нас отправьте дальше». А он мне отвечает: «Ты офицер? Так вот, товарищ лейтенант, ты мне тут провокациями не занимайся! Сколько тебе положено, столько и будешь служить и петь. А если ты опять заведешь такие разговоры, я тебя к стенке поставлю, расстреляю и к ордену приставлю!» Он вообще добрый, но иногда как скажет. Больше я его не доставал. В те дни мы поняли, что кто—то из ребят не вернется… Но свой долг перед воинами мы выполнили.
На 20—летнюю дату в Москве команду наградили.
Автор благодарит за предоставленные документы и помощь в создании материала Центральный государственный архив РК.
Стиль текстов в документах сохранен.
Татьяна СОКОЛОВА.
Записная книжка Айдашева хранит немало ценных сведений и наблюдений.
